Жан-Батист Камиль Коро (Jean-Baptiste Camille Corot) (1796-1875).
Бурная погода. Берег в Па-де-Кале. 1870.
Масло, холст. 39 x 55 см.
Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.



КАК БЫЛ НАЙДЕН ПЕРВЫЙ ВАРИАНТ ИЗВЕСТНОЙ КАРТИНЫ К. КОРО «ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ. ПА ДЕ КАЛЕ»

В настоящее время известны два варианта картины великого французского пейзажиста Камилла Коро «Пасмурный день. Па Де Кале». Отличаются они друг от друга размером, колоритом и написанием пейзажа и фигур. Первая картина, если не ошибаюсь, была приобретена П. М. Третьяковым и из его галереи попала в ГМИИ им. Пушкина. Путь в государственное хранилище второй картины был куда сложнее. Картины Коро после смерти художника быстро поднимались в цене, и в конце XIX – начале XX века за них уже платили десятки тысяч рублей и долларов. Коро стал одним из самых дорогих пейзажистов в Европе и Америке. Пожалуй, такая слава и стала главной причиной тернистого пути картины художника. В 1953 году, после защиты диссертации, меня командировали читать лекции в Рижское высшее военно-морское училище подводного плавания. Училище располагалось в центре города у вокзала на бульваре Райниса, в здании бывшего почтамта. Я читал курс устройства новейших по тому времени подводных лодок, только что запущенных в серийное производство. Семья моя продолжала жить в Ленинграде. Все свободное от службы время я продолжал отдавать своему любимому занятию – коллекционированию, и, естественно, у меня появились связи с латвийскими собирателями картин. Наиболее колоритной фигурой среди них был Петр Андреевич Озолс. Он слыл знатоком латвийской и западной живописи. Русскую школу Озолс знал, но неглубоко, и она его не привлекала. Было тогда Петру Андреевичу уже за шестьдесят, и он частенько лежал у себя в комнате на тахте и пил черный кофе из маленькой чашки. В комнате Озолса был беспорядок, всюду стояли картины, рамы и подрамники, валялись книги, журналы и газеты. Это был кабинет и мастерская коллекционера, где он, когда хорошо себя чувствовал, изучал и реставрировал картины. Жил Петр Андреевич недалеко от училища, и я почти ежедневно бывал у него. Когда я покидал Ригу, Озолс подарил мне на память очень редкую книгу – «Песни Билитис», изданную на русском языке в 1924 году в Берлине. Других изданий «Песен» на русском языке я не встречал. До сих пор я храню эту книгу как память о своем латышском друге и коллеге. ... Как-то после лекций в училище я зашел к нему. Озолс по обыкновению полулежал, отдыхая, на диване. Мы обменялись последними новостями, и я стал рассматривать картины. Вдруг он говорит, что знает в Риге одну очень интересную работу. – Рискните, Борис Николаевич. – Смотря о какой картине и о какой сумме идет речь, – отвечаю я. – Небольшая картина Коро, но за нее просят большие деньги. – Подлинная картина? – спрашиваю я. – В том-то и дело, что у меня она вызывает сомнения! До революции картину смотрел специалист по барбизонской школе, француз, который приезжал из Парижа. Он ни «да» ни «нет» не сказал, поскольку основная версия Коро находится в Москве, а здесь – первый вариант (если верить, что картина – настоящая). Француз, видимо, не высказался определенно, поскольку не смог увидеть московскую картину. С тех пор к этому полотну мы, латвийские коллекционеры и искусствоведы, относимся настороженно. Но, кто знает, – возможно, что мы ошибаемся? Я про себя подумал, что вряд ли Озолс, такой старый и опытный собиратель, мог ошибиться, тем более в западной школе. Я верил ему больше, чем многим искусствоведам, для которых живопись была профессией. – Этот вариант известной картины Коро почти в половину меньше московской работы, – продолжал Озолс. – Я прорабатывал эту вещь, но к определенному решению не пришел. Хозяйка собиралась везти картину в Москву. Не знаю, возила ли. – А кто хозяйка? – Она бежала во время революции из России, прихватила с собой ценности и несколько картин, в том числе и Коро. Она продала почти все картины. Мне кажется, что кроме Коро у нее ничего нет. – Каково же ваше впечатление о картине? – настаивал я. – Честно говоря, к картине придраться трудно: выполнена она безукоризненно. Но ее скомпрометировал приезжавший француз, и с тех пор она напоминает девицу, ворота дома которой вымазали дегтем. – Как фамилия владелицы картины? – Фамилию я не помню, но где она живет – знаю. Знаю, что она -русская дворянка. У нее есть племянница, которая вышла здесь замуж за латыша и командует теперь старухой. Меня очень заинтересовал рассказ Озолса, и я решил посмотреть Коро. Звоню в Ленинград жене и прошу ее подобрать мне все, что есть У нас в библиотеке о Коро. Сам обстоятельно знакомлюсь в библиотеке Латвийского музея с творчеством художника. Жена присылает мне необходимую литературу о Коро. Книг о Коро много, но все, что удалось прочесть на русском языке, написано было поверхностно – как ликбез по искусству. И вот настал день, когда мы с Озолсом поехали смотреть Коро. Дама жила в Дзинтари, а не в Риге, в небольшой ухоженной дачке недалеко от моря. Опрятная пожилая хозяйка встретила нас приветливо. Увидев мою морскую форму, она – как и «крестная» моей самой первой картины в коллекции — заявила, что никогда не встречала коллекционеров из среды военных моряков. Озолс представил меня, и хозяйка с видом знатока начала объяснять, что такое картина Коро, главным образом нажимая на материальную стоимость полотна. Она говорила о ценах на Коро в Латвии в буржуазное время и о ценах на работы художника в Европе. Пришлось объяснять даме, что, во-первых, эти цены – на бесспорные картины Коро, а во-вторых, мы живем в СССР, а не в буржуазной Европе. У нас цены ограничены возможностями коллекционеров и музеев. Так что говорить нужно реально – в соответствии с условиями, в которых мы живем. У нас нет богатых людей и, следовательно, нет тех сумм, о которых говорила хозяйка. – Я прекрасно вас понимаю, но вы, как коллекционер, тоже должны понимать ценность приобретаемого. – Я знаю историю вашей картины. Знаю мнение о ней коллекционеров и искусствоведов из местного музея. Но я хочу сам посмотреть работу. Дама развернула передо мной обернутую калькой картину. Она была небольшой, 30 х 33 см. Сравниваю ее с репродукцией московской вещи. Сюжет тот же самый – изображена прибрежная часть суши, видимо, болотистая, и по ней идут две фигуры. Низкая облачность, моросящий дождь, сырой морской ветер создают впечатление ненастной погоды. Сравниваю детали картины. Фигуры людей изображены по-разному, разное и количество фигур. По-иному написаны трава, облака. Прихожу к выводу, что это разные картины, а не копии. Картина написана смелой рукой на холсте без кромок. Возможно, что это – этюд с натуры. Авторский холст был дублирован и натянут на подрамник. Подрамник – русской работы. Значит, размышляю я, если это Коро, то его привезли в Россию как кусок холста и уж потом дублировали и посадили па подрамник. Во всяком случае мне хочется, чтобы это было именно так. Озолс не вмешивается и почти не принимает участия в разговоре. Осматриваю оборот холста и подрамник. Никаких подписей. Приступаю к осмотру подписи на картине. Она нанесена черной краской. Судя по начертанию букв, никаких отклонений от нормы (от подписей Коро) нет. Осматриваю подпись в пятикратную лупу, заканчиваю – двадцатикратной. Подпись, как говорят коллекционеры, «мощная». Придраться совершенно не к чему. Подпись «в тесте» и сделана вместе с окончанием этюда. Дама внимательно следит за моими действиями и наконец не выдерживает моего молчания. – Так еще эту картину никто не смотрел! У вас целый набор луп, неужели вы думаете, что картина не настоящая? – Я пока ничего не думаю, но, насколько мне известно, – люди так думают. Скажите, пожалуйста, откуда холст у вас? – Это длинная история... И дама рассказывает. Ее мама была родственницей по отцу писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Тургенев, как известно, долго жил во Франции, и у него было небольшое собрание картин. Главным образом – французских художников, среди которых была и эта. Писатель холст не любил, он навевал мысли о море, о штормах и создавал плохое настроение. А Тургенев, как утверждала дама, в молодости чуть было не погиб во время кораблекрушения. Особенно действовало ему на нервы небо, изображенное на картине, – видимо, таким же Тургенев видел его во время кораблекрушения -тревожным, с низкой облачностью. (Действительно, на картине особенно удачно было выписано небо, оно могло произвести впечатление на эмоционального человека.) Дама продолжала: – Эта картина перешла к моей маме, видимо, как подарок. Сколько я себя помню, – картина висела у нас в доме. Картина у меня не вызвала никаких сомнений, мне она понравилась. Но этого «понравилось» было мало, чтобы решать вопрос о подлинности работы. Заинтересовала меня и история картины. Узнаю фамилию дамы, в том числе и девичью. Хозяйка дома строго спрашивает: – Вы что, сомневаетесь, что картина принадлежала Тургеневу? – Да, несколько все необычно. Почему же музейные работники Риги ни прежде, ни сейчас не признавали эту работу подлинной? – Дело в том, что мы, русские беженцы, оказываясь в эмиграции, часто злоупотребляли громкими фамилиями. Особенно когда из-за нужды нам приходилось что-то продавать. Часто цена повышалась, если мы говорили, что «этот перстень носил князь Трубецкой» и так далее... В данном же случае я говорю вам правду! И потом, очень навредил этой картине французский искусствовед, который приезжал сюда. Оп о ней ничего не сказал, но уже тем самым подпортил репутацию работы. Ее не репродуцировали во Франции в книге, и вещь осталась «за бортом». Объяснения вполне правдоподобные. Все очень интересно. Перехожу к главному – к цене. Дама назвала по тем временам очень высокую цену. Я, конечно, осилить тогда ее не мог, тем более что жить приходилось на два дома – жена с детьми в Ленинграде, а я в Риге. Я поблагодарил даму за внимание и собрался уже уходить. Вдруг она говорит: – У вас есть жена? – Да, но она в Ленинграде. – Приходите с женой! Вы подумайте, я подумаю, может быть, что-нибудь решим. – Очень высокая цена, совершенно не реальная для наших условий, тем более что никто не гарантирует подлинность картины. Вещь, согласитесь, сомнительная, а за сомнительную картину таких денег платить нельзя. Хотите, я отвезу картину в Москву на проверку? – Я думала об этом и раньше, но боюсь. Вдруг там или ничего не скажут, или скажут, что это – не Коро? Что тогда? Ведь я хорошо знаю, что это – Коро и что его привез в Россию Иван Сергеевич Тургенев. – Все это хорошо, но давайте действительно подумаем, а через десять-пятнадцать дней я приеду к вам с женой. ... Девичья фамилия дамы была Волкова, по мужу – Чиркова. Что это дает? Ничего. Проверить родство с Тургеневым невозможно. Но рассказ хозяйки картины меня убедил, я внутренне верил, что она говорит правду. Через неделю приехала Клара. Рассказываю ей все. Она считает, что картину нужно проверить в Москве: – Достаточно нам сомнительных и «гадательных» картин! Приобретать нужно проверенные вещи. Сколько раз ты уже попадался на этих удивительных историях... Жена была права. На первых порах коллекционирования я частенько приобретал поддельные картины благодаря удивительному умению фантазировать их бывших владельцев. Я очень любил «картины с историей». А история этой картины идет от самого Тургенева! Долго я убеждал жену, что картина качественная и ее стоит поехать посмотреть. – Ты бы лучше мне подобрал какой-нибудь подарок, – вздыхала жена. – Картин у нас достаточно, а девочки подрастают... Но разговор велся больше для порядка – Клара уже сама горела желанием посмотреть Коро. И вот мы в воскресный день едем в Дзинтари. Волкова-Чиркова приветливо встречает нас: – Я уж думала, что не приедете, боялась, что испугала вас ценой! Снова внимательно рассматриваю картину. Чем больше смотрю, тем больше нравится мне этот пейзаж, и я все сильнее поддаюсь настроению картины. Чувствую, что действительно эта картина может возбудить неприятные воспоминания, связанные с ненастной погодой. Сырость будто проникает в сознание, начинаешь ощущать это состояние природы, как наяву. Кладу картину на стол и отхожу от нее. Жена болтает с хозяйкой. Женщины друг другу понравились. – Что же. милые дамы, пора перейти к делу. Мои условия такие: я должен проверить вещь в Москве. Картина мне очень нравится, но ведь я приобретаю не просто холст, а произведение Коро. К тому же здесь картину, будем прямо говорить, не признают за работу великого мастера. Последняя фотография в военной форме, перед уходом в запас. Хозяйка не соглашается на мои условия. Она предлагает приобрести картину, как кота в мешке. Я уговариваю ее позволить мне проверить картину в Москве, сравнить с аналогичной вещью в ГМИИ им. Пушкина. Но хозяйка и слышать не хочет об этом. Положение затруднительное. Я не настолько знаток, чтобы делать подобные покупки самостоятельно. Поверить собственной интуиции? Слишком велик риск. Два раза еще я ездил в Дзинтари, и на третий раз не выдержал – купил! Реставрировать картину поручил Ципалину. Работа заключалась в снятии старых лаковых покрытий и закрытии нескольких царапин. Сохранность картины была хорошей. После расчистки произвожу осмотр картины в ультрафиолетовых лучах. Подпись хороша, однако в левой части картины, там, где расположены фигуры, свечение красок несколько странное. Возможно, прежняя реставрация? Мне рекомендуют исследовать пейзаж в рентгеновских лучах и сделать фотографии. Снимок был сделан. Судя по нему, можно было предположить, что картина писалась в два приема: левая часть позднее была переработана самим автором, а в рентгеновских лучах светился первоначальный вариант. Небо написано в один прием, изменениям не подвергалось. Фигуры частично были подправлены. После моего переезда в Москву работу Коро, вместе с другими картинами, я сдал на хранение в ГМИИ им. Пушкина. После расчистки и реставрации холст очень похорошел, приобрел серебристость и непередаваемую нежность тональностей, цветовых нюансов и переходов. Мне она нравилась больше, чем картина Коро из ГМИИ им. Пушкина. В Пушкинском музее мы сравнивали оба полотна, и, как показалось мне, в моем более сильно, более проникновенно было передано настроение: тоскливый, мокрый, дождливый день... ... В те годы заведующая отделом живописи ГМИИ им. Пушкина Ксения Михайловна Малицкая помогала комплектовать Казахскую художественную галерею. В Москве часто бывала директор галереи – Любовь Плахотная. Она и попросила меня уступить в галерею всех барбизонцев, в том числе и Коро. С 1963 года этот шедевр украшает экспозицию Казахской художественной галереи. Так, минуя мой московский дом, прямо из ГМИИ им. Пушкина картина перекочевала на новое и постоянное место жительства. Я не жалел об этом – место такой картины в музее.