Виржиль-Нарсис Диаз де ла Пенья (Narcisse-Virgile Diaz de la Pena) (1808-1876).
Перед грозой.
Масло, холст.



САМАЯ КРУПНАЯ УДАЧА

К 1961 году я уже был коллекционером со стажем, мой опыт включал и находки, успехи, и неизбежные поражения. Множество прочитанных книг, осмотренных музеев, выставок, частных собраний, тесное общение с живописью сделали меня серьезным коллекционером. Да и мое собрание картин претерпело существенные изменения. Я не остановился на какой-то определенной школе или одном направлении живописи. Мне нравилось все: старые голландцы и итальянцы, барбизонцы и импрессионисты, постимпрессионисты и абстракционисты. Но – с одним непременным условием: живопись должна быть подлинной и незаурядной. На стенах моего дома превосходно уживались самые, казалось бы, непримиримые направления, чуть ли не исключающие друг друга. Например, «Ферма» Яна Брейгеля-Бархатного 1599 года и натюрморт пуэнтериста Тео ван Рессельберга начала XX века. Знаменитая картина Шишкина «Вечер» и «Нотр-Дам» Раффаелли. Буден и Герен – и так далее... Видимо, настоящее искусство всегда едино при всем своем многообразии. Покажется странным, но я находил много общего в работах Эль Греко и Эдуарда Мане, хотя художников этих разделяет около трех столетий. Я видел сходство работ русских иконописцев с полотнами импрессионистов и постимпрессионистов... Короче говоря, я собирал подлинные картины серьезных мастеров всех времен, стран и направлений. Не любил я лишь сомнительные вещи да произведения средних мастеров. Многие коллекционеры боялись картин крупных художников – как русских, так и западных, старались как можно скорее избавиться от них. Меня же всегда влекло неизведанное, таинственное, но прекрасное. Я . любил картины крупных мастеров, учился их понимать, и постепенно полотна как бы раскрывались передо мной, оставаясь незамеченными для посторонних и равнодушных взоров. Часто я рисковал, приобретая и добротные картины средних художников, и вещи, которые мне лично очень нравились, но были не признаны нашими ведущими искусствоведами. Вполне вероятно, что благодаря именно этому умению рисковать мне удалось открыть и уберечь от неминуемой гибели много шедевров живописи. Спасение картины крупнейшего представителя барбизонской школы Нарсиса Диаза де ла Пеньи «Перед грозой» я считаю одним из самых своих значительных успехов за все время коллекционирования. В России этот мастер хорошо представлен в Эрмитаже, его отдельные работы есть в ГМИИ, в периферийных музеях – очень мало, три-четыре картины. Диаз – мастер крупный, редкий, иметь его картину в частной коллекции – задача почти неосуществимая. Я знаю всего одну бесспорную картину Диаза в частном собрании ленинградского коллекционера. Эта картина до революции принадлежала господину Родаконаки из Петербурга и была репродуцирована в журнале «Аполлон». Мне довелось ее видеть раза четыре, и я всегда восхищался этой жемчужиной искусства, но приобрести ее не мог. Она мне настолько нравилась, что я ни за что бы с ней не расстался. Настолько нежна и интимна эта картина, что, глядя на нее, отдыхаешь... В 1961 году я уже жил в Москве, однако из-за целого ряда нерешенных вопросов мне пришлось снова поехать в город на Неве. Как алкоголика тянет в кабаки, так меня тянуло туда, где можно посмотреть картины. В первый же день я объехал три комиссионных магазина. Нигде ничего интересного не встретил, только на Невском в антикварном магазине приобрел раму. Через пару дней заезжаю в магазин за рамой и еще раз просматриваю всю «галерку». И вдруг останавливаюсь как вкопанный: одна картина, почти черная от слоя копоти и лака, чем-то отдаленно напомнила мне пейзажи барбизонской школы. Сильный солнечный луч, случайно попавший на картину, пробил толщу черноты, и я увидел общие контуры изображенного пейзажа. Ирония судьбы: если бы я приехал раньше или позже, когда солнце не могло попасть на полотно, я бы прошел мимо картины, не обратив на нее никакого внимания. Но мне повезло. Я снял полотно со стены и начал внимательно рассматривать его при солнечном свете. Картина перенесла тяжелые испытания. Доска, на которой она была написана, покоробилась от сырости и напоминала пропеллер. Красочный слой местами отстал от грунта и едва держался, а по краям уже начал осыпаться. Нижняя часть картины была покрыта какой-то красноватой жидкостью, похожей на древесный лак или политуру. Эта жидкость проникла в кракелюры и отслоения. Вся картина была под слоем едкой блокадной копоти, въевшейся в лаковое покрытие и глубоко проникшей в трещинки. Остается добавить, что картина пробыла в магазине четыре месяца, цена ее упала до 43 рублей, а желающих приобрести работу так и не было. В Ленинграде жил человек, который собирал французскую живопись и хорошо знал барбизонцев. Но в то время он был уже смертельно болен и не выходил за пределы квартиры. Я уверен, что если бы он посещал магазин, то мне эта картина не досталась бы, – безусловно, специалист понял бы ее и приобрел. Речь идет о крупном ленинградском коллекционере Шохоре. У Шохора в собрании были великолепные барбизонцы, которые после смерти собирателя попали в музей. Купленную картину я в тот же вечер отвез к Юрию Михайловичу Шаблыкину, который скептически отнесся к моему приобретению. Ему не верилось, что мало-мальски приличная картина могла находиться столько времени в продаже и даже за копейки не нашлось на нее покупателя. Юрий Михайлович охладил мой пыл, но реставрировать пейзаж не отказался. Мы, как обычно, обсудили план действий и последовательность операций по реставрации, и я уехал домой, в Москву. После укрепления красочного слоя Шаблыкин отдал картину для паркетирования в мастерскую Эрмитажа. Паркетаж был сделан превосходно. После этого в течение нескольких месяцев реставратор работал над расчисткой живописного слоя, в результате чего в нижней части картины открылась вполне доброкачественная подпись: «Диаз». Радости и волнению моему не было конца! Неделю я ходил только с одной мыслью: «Диаз! Неужели подлинный Диаз?» Не верилось. Вырываюсь на несколько дней в Ленинград, встречаюсь с Юрием Михайловичем. Он, как всегда, спокоен, немногословен и даже флегматичен, на мои вопросы отвечает как бы нехотя, однако чувствуется, что он удовлетворен и горд за свой труд. Этого молодого талантливого художника-реставратора полюбила вся наша семья за его скромность, любовь к картинам и огромное чутье в отношении хорошей живописи. Шаблыкин принес картину с собой. Она была упакована в специальный картонный ящичек, с таким расчетом, чтобы к живописному слою ничто не прикасалось. Достаю картину и не узнаю ее: совершенно невозможно поверить, что то, что я оставил, и то, что я держу сейчас в руках, – это одна и та же вещь! Вглядываюсь в совсем не известное мне полотно. Небо, деревья, трава на втором плане написаны по-диазовски. Смутили меня лишь цветы: нанесенные ударом тонкой кисти, они были очень малы, диаметром до двух миллиметров. Такого приема я не видел ни на одной из картин Диаза, находившихся в ГМИИ. А ведь прием характерный – если он виден на одной работе живописца, значит, художник непременно должен был использовать его множество раз. Не теряя времени, мы с Шаблыкиным отправились в Эрмитаж и там, на известной работе Диаза «Цыгане», обнаружили аналогичный метод письма. Обнадеженный увиденным, я тут же в фотолаборатории Эрмитажа провел ультрафиолетовый анализ картины. Он дал положительный результат в отношении подписи: она – авторская. Несколько слов хочется сказать о Льве Сиверскове, заведующем фотолабораторией Эрмитажа. Он активно помогал мне в моей деятельности коллекционера. Пользуясь его поддержкой, я имел возможность исследовать картины в лаборатории, которая была оборудована современными средствами объективного анализа картин. Проделана была лишь предварительная атрибуция картины. Следовало учитывать, что Диаз – мастер очень крупный и, главное, модный, так что мы могли столкнуться с прямой подделкой под него (то есть с работой художника, с прямым умыслом «делавшего» фальшивку под Диаза). Кроме основного снимка я сделал еще несколько снимков и макроснимков – характерной части неба, подписи, осоки и белых цветов на переднем плане, всего неба. По одной фотографии со всех снимков осталось и в фототеке Русского музея. Полный впечатлений о Диазе, с кучей фотоснимков я вернулся в Москву и сразу же отправился в Музей им. Пушкина сравнивать свою вещь с картинами, выставленными в музее. Особенно близка моей оказалась картина «Перед грозой». На ней также изображено предгрозовое состояние природы, фотографии показали огромное сходство. Но окажутся ли столь же похожи краски и техника письма? Это вопрос. Сажусь за изучение творчества Диаза, прочитываю все, что написано о нем на русском и немецком языках. Просматриваю в литературных фондах ГМИИ им. Пушкина все репродукции с картин художника, еще раз еду в Эрмитаж посмотреть работы Диаза, которые не экспонируются, а хранятся в фондах. У меня возникают различные сомнения и вопросы. Решаю их, привлекая книги, книги и книги. В конце 1961 года Диаз был полностью и очень качественно отреставрирован. Шаблыкин привез мне его в Москву. Теперь я уже детально сравниваю картину с вещами ГМИИ им. Пушкина. С разрешения Ксении Малицкой приношу свою картину в зал барбизонцев и на месте сравниваю свое приобретение с бесспорными вещами Диаза. Ксения Михайловна, крупный специалист по испанской школе, обладала большим вкусом, чутьем и, конечно, основательными знаниями западной живописи, в том числе и французской. Однажды мне предложили купить большой карандашный рисунок Дега. Человек, продававший его, оставил работу у меня, чтобы я ее полностью проверил. Рисунок висел у меня недели две, пока я просматривал книги и репродукции по Дега. После этого я созвонился с отделом рисунков и графики ГМИИ им. Пушкина и договорился, чтобы работу осмотрела группа специалистов музея. Осмотр длился недолго, все единогласно решили, что это – подделка, не Дега. Лишь Ксения Михайловна все время молчала. Но когда я стал заворачивать рисунок, она мне тихо сказала: «Приобретайте его». Дружный хор специалистов смутил меня, сбил с толку, да и с деньгами у меня в то время были затруднения. Словом, рисунок я решил не покупать. Тогда владелец приехал ко мне с художником Дейнекой, и прямо у меня дома Дейнека взял эту картину себе. Потом я уже от художника узнал, что рисунок признали подлинным. Я очень сожалел, что не послушал тогда совета Ксении Михайловны... В отношении Диаза Ксения Михайловна высказала твердое мнение, что это – подлинная и хорошая работа высокого музейного уровня. «Если решите расстаться с Диазом, наш музей с удовольствием его приобретет», – добавила она. Мне польстила такая высокая оценка пейзажа, которая, кстати, совпадала с моей. Я тоже считал картину очень выразительной и сильной работой мастера – изумительно верно было передано предгрозовое тревожное состояние природы. Картина прекрасно смотрелась в раме, которую я ей приготовил. Я перевешивал пейзаж с места на место, но никак не мог подобрать такое, где бы она не отсвечивала ни днем, ни при электрическом освещении. Дело в том, что первый месяц меня все время тянуло на нее посмотреть. Нахожусь в другой комнате, а все-таки зайду взглянуть на пейзаж, и каждый раз открываю все новые и новые качества картины... Через месяц я успокоился – картина перестала быть новинкой в коллекции. Но когда приходили знакомые, особенно собиратели, полотно неизбежно становилось объектом беседы и центром внимания. Очень понравилась картина покойному Александру Леонидовичу Мясникову. Он предложил самый выгодный для меня обмен – на уникальные работы русской школы, на которые я имел виды. Я отказал, даже не стал обсуждать эту тему. С Мясниковым мы познакомились давно, в конце 40-х годов в Ленинграде. Познакомились на почве коллекционирования, а когда оба перебрались в Москву, то продолжали поддерживать хорошие отношения. Мясников был крупным, увлекающимся коллекционером – начав с передвижников, он закончил постимпрессионистами (я видел последние приобретения собирателя, но они меня не взволновали). В последние годы жизни вокруг Мясникова стали крутиться какие-то сомнительные деятели, которые подыскивали ему картины. Весть же о найденном Диазе быстро, как эпидемия, расползлась по кругам коллекционеров. Узнали о картине и музейные работники. Другим коллекционерам, кроме Малицкой, я картину не стал показывать. В подлинности работы я был совершенно уверен. Видела ее еще директор Казахской художественной галереи Любовь Плахотная. Она давно просила уступить всех барбизонцев в галерею (помимо Диаза у меня были две прекрасные работы Добиньи и посредственный Тройон). Благодаря своему такту и незаурядному вкусу Любовь Георгиевна в конце концов получила от меня все, что хотела, – в том числе и Диаза. Учитывая, что Диаз достался мне дешево. Казахской галерее я подарил десять картин: А. Киселев «Летний пейзаж», Б. Кустодиев «Портрет князя Волконского, директора императорских театров», этюд к картине И. Репина «Заседание Государственного совета», Н. Ярошенко «Портрет матери художника», М. Добужинский «Провинциальный город» (гуашь с акварелью, авторское повторение 1909 года лучшей вещи Добужинского. которая находится в Русском музее), Дега – автолитография известной луврской работы «Балерина, поправляющая туфельку», раскрашенная пастельными карандашами самим автором и с его подписью, Варнек «Портрет генерал-губернатора», Михаил Вельской, мастер XVIII века, – огромная картина «Обручение Девы Марии с Иосифом», круг О. Кипренского «Женский портрет», Юрий Шаблыкин «Борцы». Все подаренные мною картины были в идеальном состоянии (отреставрированы Шаблыкиным) и бесспорно подлинны. Основная масса картин была написана маслом на холсте. Картину Добужинского Шаблыкин посадил на деревянный подрамник во избежание деформаций ватмана, на котором она была написана. Некоторые из картин совершенно уникальны. К таким смело можно отнести полотна Ярошенко, Кустодиева и Дега. Картина «Провинциальный город» Добужинского сильно отличается от той, что находится в Русском музее. В отношении ее искусствовед Савинов запрашивал по моей просьбе Александра Бенуа в Париже: повторял ли Добужинский эту картину? Бенуа ответил Савинову в письме, что спросил об этом самого Добужинского, и последний ответил, что «Провинциальный город» он повторил в 1909 году. Но самой уникальной и дорогой вещью, подаренной мною в галерею Алма-Аты, является авторская литография Дега. Литографии художника еще при его жизни продавались в Париже по 200 франков. А та работа, которую я подарил, была еще раскрашена и подписана самим Дега. Подобных работ в то время в СССР не было. Приобрел я ее у одного старого актера в Москве, который был уже очень болен. Он рассказал мне, что купил литографию до революции в Париже, в художественном салоне, где продавались картины импрессионистов. Литография была большого размера, «одета» в хорошую французскую, наборного дерева (с преобладанием красного), рамку – такие рамки Дега любил и часто «одевал» в них свои рисунки и литографии. Работа выполнена на прекрасной японской бумаге. Однако специалист по графике в Алма-Ате, видимо, не понял этой вещи и отнесся к ней, как мне стало известно, весьма равнодушно. Видимо, местный искусствовед не знал, что Дега был не только великолепным рисовальщиком, но и прекрасным литографом, и литографии художника на западном рынке очень высоко ценятся и продолжают дорожать... Получив от меня барбизонцев. Казахская галерея очень обогатила свою экспозицию. Я же в свою очередь считал, что грешно было держать в квартире такие шедевры, как, например, работу Дега. Так закончилась история с Диазом.