Федор Рокотов (1730-1808).
Портрет неизвестной.
Масло, холст.



«ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОЙ» РОКОТОВА

Еще во второй половине 50-х годов я страстно увлекся русским портретом XVIII века. Этот жанр живописи казался мне очень интересным и, к сожалению, плохо разработанным нашими искусствоведами. XVIII век, и особенно екатерининское время, были богаты многими талантами. Среди них три великих русских художника: Рокотов, Левицкий и Боровиковский. Мало изучены такие крупные мастера живописи, как отец и сын Аргуновы, недостаточно изучен и Рокотов, не говоря уже о менее известных мастерах того времени Вишнякове, Дрождине, Погодине, Вельском и многих, многих других. В этом отношении нашим искусствоведам нужно было бы взять пример с немцев: у них все мастера изучены и описаны в книгах и монографиях с педантичной немецкой доскональностью. Учтены и, как правило, репродуцированы все удачные работы более или менее известных немецких художников, даже рисунки. Было бы приятно осознавать, что и наши искусствоведы к своему труду по творчеству художников отнеслись с чувством ответственности перед потомками и отразили (детально и своевременно!) их творчество. По творчеству немецкого мастера Людвига Кнауса, например, написано несколько книг и исследований, часть из них – еще при жизни художника, у нас же по Владимиру Маковскому, художнику несомненно более крупному, чем Кнаус, практически ни одной серьезной искусствоведческой работы нет. Чем же была занята огромная гвардия искусствоведов, если таким мастерам, как И. Аргунов, А. Лосенко, М. Воробьев, А. Боголюбов, В. Пукирев, Н. Неврев, А. Попов, В. Маковский. К. Маковский и другим -не уделялось внимания? Только за последние несколько лет вышли три качественные и полноценные монографии: по К. Брюллову (автор Э. Ацаркина); по Д. Левицкому (автор Н. Гершензон-Чегодаева); по И. Левитану (автор А. Федоров-Давыдов). Выпуск этих книг можно считать крупных успехом российской искусствоведческой науки – авторы монографий полноценно и добротно исследуют жизнь и творчество перечисленных художников. ... В конце 50-х годов я прослышал, что у моего знакомого коллекционера появился интересный портрет красивой женщины. Портрет без подписи, предполагалось, что это могла быть работа Рокотова. Коллекционеры страшные выдумщики, и верить всем их предположениям нельзя. Я отнесся к известию довольно равнодушно, так как, начав собирать портреты, я пересмотрел десятки предполагаемых Рокотовых, Боровиковских и Левицких. Впервые я сам увидел портрет, о котором идет речь, наверное, году в шестидесятом, на квартире у одного ленинградского коллекционера. Человек этот был серьезным и грамотным собирателем, великолепно знавшим голландскую школу живописи XVII века. Все остальное его практически не интересовало, разве что как «обменный материал». Меняться он любил, и мы с ним частенько договаривались: если мне, например, попадался голландец XVII века и картина была мне не по душе, – я обращался к нему. Иногда он выменивал у меня работы, которые могли понравиться какому-нибудь коллекционеру, обладавшему интересующим его голландцем. Словом, обмены наши были самыми причудливыми и невероятными. Впрочем, как и обмены между коллекционерами вообще. С одним молодым ленинградским коллекционером я менялся часа полтора – тот затягивал обмен и не соглашался на мои условия. Я уже отдал все, что было у меня в обменном фонде, а он уперся – и ни в какую. Тогда я дал ему... свой галстук, сняв его с себя, и он согласился. Галстук был заграничный и очень красивый. Я спрашиваю: – Ты что, действительно хотел мой галстук? – Да, но стыдно было попросить его в придачу, а галстук мне сразу очень понравился. Я вспомнил, что когда пришел на встречу, этот парень действительно смотрел на мой галстук и даже потрогал его. В общем, бывали и такие обмены. Этот случай ходил как анекдот по Москве. Еще пример. Два известных маститых московских коллекционера менялись часа два и, наконец, договорились. Гость заворачивает картины и уходит. Но через пять минут возвращается и взволнованно спрашивает: – Я оставил веревку, где она? Оказывается, самым ценным, что он принес, была веревка, которую он впопыхах забыл... Обменивались многим: картинами, предметами прикладного искусства и всем, что попадалось под руку и могло интересовать партнера, вплоть до одежды и предметов обихода. Один собиратель, например, попросил у меня в придачу серебряную разливную ложку, которой мы пользовались дома. И я отдал. Бывали и такие случаи. Два коллекционера в воскресный день меняли всякий хлам, от нечего делать. Благополучно разменялись и уже стали расходиться, как вдруг хозяин дома говорит: – Ты был сегодня очень покладист, вот тебе презент... И подает гостю картину, свернутую в рулон. Гость разворачивает холст, и у него от неожиданности подгибаются колени. Он прекрасно знал западную живопись и понял сразу, что в руках у него – шедевр французской живописи: изумительная марина крупного художника Изабе. Капитальная большая вещь, с хорошей яркой подписью. Подарок он принял. В чем дело? Оказывается, этот даритель ничего не смыслил в западной живописи, и подпись «Э. Изабе» ни о чем ему не говорила. А если бы и говорила, так этого мастера он все равно не знал и пустил бы картину «по ветру». Стоимость всего воскресного обмена приятелей выражалась в десятках рублей, а презент стоил тысячи... * * * ... Итак, в гостях у знакомого коллекционера я впервые смотрю на портрет, который, по мнению некоторых, может быть написан Рокотовым. Портрет овальной формы, очень качественный, сделанный с каким-то особым изяществом. Изображена молодая женщина с прической 90-х годов позапрошлого столетия. Портрет мне очень понравился. Однако вида я не показал. Никаких эмоций. Спокойно узнаю историю картины, интересуюсь, кто из искусствоведов ее видел. Узнаю, что смотрели портрет два специалиста: ленинградец А. Н. Савинов и москвичка Н. М. Молева. Савинову портрет понравился, но ничего определенного он не сказал, – лишь предположил, что работа принадлежит английской школе, но отнюдь не Рокотову. Молева тоже отвергла авторство Рокотова и отнесла этот портрет к западной школе, возможно английской. Коллекционер, безусловно, говорил правду, не приукрашивая отзывы специалистов о картине. Садимся договариваться. Но обмена не получается, так как хозяин портрета просит вещи голландской школы, а у меня таковых для обмена нет. Я понял, что владелец ценит портрет и что ему нужна хорошая голландская картина. Своих же «коренных» голландцев за спорную картину я пока отдавать не собирался. Однако, чем больше я смотрел на портрет, тем больше он мне нравился и тем больше я склонялся к мысли, что автор картины Рокотов. Только сделана она с таким блеском и изяществом, что не уступает работам великих английских мастеров XVIII века Гейнсборо и Рейнольдса. Обмен не состоялся, но я попросил владельца задержать портрет для меня. Он дал мне слово не менять портрет в течение месяца. Приехать в Ленинград через месяц я не смог. Портрет, как мне сказали, перекочевал к другому серьезному ленинградскому коллекционеру, с которым у меня были давние товарищеские отношения. Я позвонил ему и просил задержать портрет для меня и никому его не показывать – ни коллекционерам, ни искусствоведам, во избежание скоропалительных и незрелых выводов. Через некоторое время еду в Ленинград, специально за этим портретом. Вновь вижу его, и все больше убеждаюсь, что это – прекрасная работа позднего Рокотова. Большинство своих вещей Рокотов не подписывал, а в 90-х годах все его работы были, как правило, овальными, и овал имел совершенно определенный размер: 73 х 56 см. (подробнее об этом – в книге Н. Лапшиной «Федор Степанович Рокотов», М., 1959, с. 70). Я твердо решил, что меняюсь в том случае, если размер овала совпадет с рокотовским (а то, что вещь написана в 90-х годах, подтверждалось прической изображенной дамы и ее одеждой). И вот идет обмен. Владелец, зная мой интерес к вещи, поставил очень тяжелые условия: он попросил единственный в моей коллекции портрет президента Императорской Академии художеств, покровителя Ломоносова, фаворита Елизаветы – Ивана Ивановича Шувалова. Этот портрет работы Рокотова был воспроизведен в монографии о художнике и бывал на нескольких выставках. Кроме портрета Шувалова коллекционер запросил и солидную сумму денег. Такие тяжкие условия обмена он мне поставил по нескольким причинам. Во-первых, ему недешево достался женский портрет – он за него отдал двух очень хороших голландцев. Во-вторых, в свое время этот коллекционер проворонил портрет Шувалова и сейчас решил взять у меня реванш. А в-третьих, он просто понял, что вещь мне нравится. А раз так – значит, есть на то основания, так как «Грибанов в Ленинград за пустяком не приедет». Последнее мне передали уже после состоявшегося обмена. Прежде чем ударить по рукам, я проверил размер овала. Он точно совпал с рокотовским. Владелец очень удивился, когда я вдруг попросил у него сантиметр. Он не знал о том, что Рокотов в 90-х годах почти все свои работы писал в овале одного размера. Я настолько увлекся этим портретом, что согласился на все условия и фактически за вещь неизвестного мастера, как говорят, «втемную», ни с кем не советуясь, не проверив картину, – отдал подлинного Рокотова и еще деньги. После реставрации и всех исследований портрет мне обошелся почти в стоимость автомобиля. Я никому не хотел его показывать, чтобы не переживать и не получить инфаркта. Я считал про себя, что приобрел шедевр Рокотова, и даже не вешал его на стену во избежание лишних разговоров... К тому времени у меня сложились хорошие взаимоотношения с серьезным и, я бы сказал, талантливым московским искусствоведом Татьяной Васильевной Алексеевой. С ее мнением я очень считался. Однажды она приехала ко мне в связи с моей картиной Боровиковского «Портрет Олениной, жены президента Императорской Академии художеств». Осмотрев Оленину, сделав выписки себе в блокнот и уже прощаясь, Алексеева неожиданно спросила меня: – Борис Николаевич, я слышала, что у вас есть работа Рокотова. Меня этот мастер интересует, можно посмотреть? Вопрос застал меня врасплох, я растерялся. Отвечаю, что портрет очень далеко убран, а сам иду советоваться с женой. Принимаем решение показать. Разворачиваю из целлофана и бумаги портрет и ставлю его на хорошо освещенное место. Татьяна Васильевна пристально смотрит издали, потом вблизи. Достает из дамской сумки миниатюрную ультрафиолетовую установку, просит ее включить. Внимательно просматривает картину под ультрафиолетом, потом еще раз смотрит целиком издали и, улыбаясь, говорит мне, что это – подлинная вещь, прекрасная работа Рокотова 90-х годов. Еще раз внимательно на столе, под хорошим освещением, Алексеева осматривает картину. Ее поражает хорошая, даже отличная сохранность роко-товской работы, так как многие, если не большинство рокотовских портретов сохранностью не блещут. Татьяна Васильевна просит разрешения сфотографировать картину и опубликовать ее в специальной статье. Я был очень доволен, что не ошибся, что мои надежды, возлагаемые на этот портрет, оправдались. Татьяна Васильевна подтвердила мое мнение о картине. Через некоторое время в издании «Новое о Рокотове. Русское искусство XVIII века. Материалы и исследования», вышедшем под редакцией Алексеевой, появилась специальная статья об этой находке. Картина была детально, на двенадцати страницах, описана, с приложением 7 фотографий (основной и фрагментов) и признана бесспорной работой Рокотова. В 1964 году все мое собрание портретов было отправлено на специально организованную для них выставку в Алма-Ату. В Казахстан уехали следующие уникальные работы: два портрета Левицкого – Чоглоковой и князя Щербатова; Иван Аргунов – «Портрет Варвары Шереметевой» и «Портрет неизвестного в синем кафтане»; Рокотов -«Портрет неизвестной»; Боровиковский – «Портрет Олениной»; Николай Аргунов – «Портрет военного» и другие работы портретистов XVIII века. Для Алма-Аты показ таких редких портретов был большим событием, особенно учитывая тот факт, что картины были известны специалистам и любителям живописи по книгам и монографиям. Директор местного музея Любовь Георгиевна Плахотная и министр культуры Казахской республики обратились ко мне с просьбой уступить эти работы, так как все они были высокого музейного уровня. С тех пор большинство этих картин украшают Казахскую художественную галерею. Вообще в последние годы многие музеи хотели приобрести мои картины – искусствоведы приезжали ко мне домой и просили уступить некоторые вещи для экспозиций музеев. Например, неоднократно директора Минского, Тюменского и других музеев приезжали и просили продать им вещи из моей коллекции. Иногда я соглашался, но никогда сам не назначал цены на картины: оценку делали специальные комиссии. Если цена меня не устраивала – я отказывался от продажи. Если же удавалось договориться – удовлетворенными оставались обе стороны, а посетители музеев получали возможность открыть для себя в мире искусства что-то новое.