Дмитрий Левицкий (1735-1822).
Портрет Чоглоковой. 1763 (1765?).
Масло, холст.



КТО НАПИСАЛ ПОРТРЕТ ЧОГЛОКОВОЙ?

Об этом незаурядном портрете написано достаточно много, еще больше о нем высказано различных мнений и домыслов. Говорили о портрете все: и искусствоведы, и коллекционеры. С высказываниями о портрете особенно хорошо я познакомился в то время, когда картина была представлена на выставке русского портрета в Останкинском дворце-музее в 1964 году. Но прежде всего надо рассказать о том, как этот русский портрет середины XVIII века был найден и возвращен в сокровищницу отечественного искусства. В 1961 году летом мы с женой отдыхали под Таллинном. Отдых отдыхом, но и о своей коллекции я забыть не мог. Я встречался с эстонскими собирателями картин, посещал антикварный магазин. Однажды зашел к известному эстонскому коллекционеру и знатоку западноевропейской школы Миккелю. У Миккеля среди ненужных ему картин, или, как говорят собиратели, в обменном фонде, мне приглянулась одна вещь – портрет некрасивой молоденькой дамы с екатерининским фрейлинским знаком на платье. При беглом осмотре выясняю, что картина написана в XVIII веке мастером, видимо, близким ко двору – изображена фрейлина Екатерины П. Портрет парадный, на обороте – надпись на русском языке: «Мнишек, урожденная Чоглокова». Картина была в очень плохом состоянии – левая часть холста пострадала от пожара, особенно фон. Краска «спеклась», покрылась бугорками, красочный слой плохо связан с грунтом, местами вздыбился и готов осыпаться. В наиболее опасном положении находилось лицо -здесь краска встала «домиками» и держалась лишь на лаке. Холст «перегорел» и стал хрупким, как стекло. Короче говоря, картина требовала немедленного вмешательства реставратора. Я был убежден, что эта картина написана русским художником, но сказать, даже ориентировочно, кто мог быть автором данного полотна, – я не мог. Мне показалось, что портрет был близок к работам ученика Левицкого – Дрождина. Портрет очень заинтересовал меня с точки зрения его атрибуции, хотя дама, изображенная художником, мне активно не понравилась. Тайком от жены приобретаю у Миккеля этот портрет. Супруга никогда не была против моего увлечения живописью, даже по мере сил помогала мне, но в то лето ей хотелось, чтобы я отдохнул и подлечился, и она возражала против моих поездок в город. Дело сделано, но как доставить портрет в Москву, ведь он совершенно не транспортабелен? Вспоминаю наглядный урок Ципалина и принимаю дерзкое решение самому заклеить места, где возможна осыпь красочного слоя. Заклеиваю рыбьим клеем и папиросной бумагой наиболее опасные места, на всякий случай эту операцию повторяю дважды. В Москве пытаюсь отдать портрет в реставрацию Александру Дмитриевичу Корину. Приезжаю к нему в мастерскую, но Корин, посмотрев вещь, пугает меня длительным сроком реставрации и советует отдать картину в реставрационные мастерские при Третьяковской галерее -Александру Константиновичу Сидорову. Моему сближению с Сидоровым, великолепным реставратором, много лет проработавшим в ГТГ (там до сих пор висит его портрет), способствовал заведующий реставрационной мастерской Русского музея Ананий Борисович Бриндаров. Волею судьбы он зашел к Сидорову домой именно в тот момент, когда я упрашивал Александра Константиновича спасти портрет Чоглоковой. Ананий Борисович отрекомендовал меня Сидорову как серьезного, знающего коллекционера, а я, в свою очередь, получил подтверждение тому, что если Сидоров возьмется за дело – Чоглокова будет в надежных руках. Реставрация картины шла своим чередом: дублирование, укрепление красочного слоя, разглаживание, расчистка. Вдруг Сидоров вызывает меня к себе в мастерскую. Оказывается, в нижней части холста, на пузырчатом, подгоревшем фоне едва просматривается какая-то подпись. Прочитать ее сразу не удается, однако хорошо видна первая буква: «Л». Я прошу Сидорова попытаться снять оставшуюся пленку старого лака в районе подписи (опытные реставраторы всегда оставляли ее). При мне он полностью освобождает подпись от лака, и мы вместе начинаем расшифровывать открывшееся. С непередаваемым удивлением читаем: «Левицкий». Оба волнуемся, так как прекрасно понимаем, какое сделали открытие. За подписью следуют цифры, видимо, год написания портрета. Легко читаются первые три – 176, последняя же может быть и 1, и 4, и 7. Отдать предпочтение какой-либо цифре трудно. В ультрафиолетовых лучах подпись не «вылезает», т. е. светится спокойно, как и весь живописный слой портрета. Это говорит о том, что подпись была нанесена одновременно с окончанием картины. Раз люминесцентный анализ положителен, значит, подпись – авторская. Учитываем также, что подпись осматривалась совершенно «обнаженной», без лаковой пленки, а значит, не могло быть никаких искажений. Привлекаем заведующего фотолаборатории ГТГ Ефима Борисовича Пекуровского. Он с удовольствием включается в наше исследование и советует провести следующие съемки: макроснимки подписи в обычных условиях, через красный и синий фильтры и макроснимок цифр года – отдельно в сильном увеличении. Световые фильтры применяют для получения более четкого изображения. Наиболее ясным получился снимок через красный фильтр – подпись была яркой и хорошо читалась. Причем выявилась одна особенность подписи: после буквы «Л» стояла не «е», а «ять», что встречалось только в ранних работах Левицкого. Последнее, правда, я выяснил уже позднее. Таким образом, с точки зрения технологии живописи и исследования подписи, картицу следовало отнести к работе Левицкого. По времени написания это была, безусловно, одна из ранних работ художника, если не самая ранняя. Я вспомнил толки искусствоведов о портрете -большинство склонялось к мысли, что он не является работой Левицкого. Автор серьезной монографии, посвященной исследованию жизни и творчества Левицкого, Гершензон-Чегодаева тоже отнесла Чоглокову к работам, которые можно лишь приписать Левицкому. Незаслуженные нападки на портрет объяснялись следующим: – прическа Чоглоковой не соответствовала 60-м годам XVIII века, а скорее напоминала русскую моду 70-80-х годов того столетия; – живопись несколько вялая, без пикантности и блеска, которые Левицкий, как правило, придавал парадным портретам дам; – портрет – невыразительный, слабее основной массы работ Левицкого. В этом споре меня поддерживало то, что я лично участвовал в раскрытии и установлении подписи. Я был убежден, что подпись настоящая. А все искусствоведческие, чисто теоретические рассуждения вряд ли могли соперничать с объективными данными исследования. Можно было спорить лишь о времени написания портрета да о прическе дамы... Да, Чоглокова причесана в манере, похожей на моду русского двора 70-80-х годов XVIII века. Я не случайно сказал «похожей», потому что прическа изображенной женщины была идентична тем, что носили в то время в России. В связи с этим вопросом мне пришлось проработать историю парикмахерского искусства в Европе. Я выяснил, что Чоглокова причесана по моде придворных дам 60-х годов XVIII века, господствовавшей в ряде германских государств, в том числе в Пруссии. Причем прическа с моего портрета была не просто «похожа», а точно совпадала с найденным мною описанием. Теперь вспомним, что Чоглокова была замужем за Мнишеком, жила в Прибалтике, которая всегда ориентировалась на немецкие культуру и моду. Такие же прически носили в 60-х годах и в Швеции, так что в данном случае прическа героини не могла влиять на атрибуцию этого интересного портрета. Следовало учитывать и место жительства этой дамы – она могла позволить себе позировать портретисту, причесавшись иначе, чем это было модно при русском дворе. К тому же, если представить себе Чоглокову с прической, модной в то время в России, то вид дамы был бы, прямо скажем, плачевный: гладкие волосы просто обезобразили бы и без того малоинтересную женщину... Остальные моменты, приведенные критиками в доказательство отрицания авторства Левицкого, были еще менее убедительны. Ведь этот портрет – самая ранняя из работ Левицкого, дошедших до нашего времени. Как бы талантлив художник ни был, не стоит сравнивать его ранние работы с работами зрелого периода. Естественно, первые могли быть слабее и менее выразительными...